Сергей Миронов: "Я принципиальный противник смертной казни"

—  Сергей Михайлович, в настоящее время серьез­ное внимание стало уделяться борьбе с коррупци­ей. Регулярно появляются сообщения о выявлении коррупционеров в правоохранительных органах. Как Вы полагаете, возможно ли выстроить эффек­тивную борьбу с коррупцией при существующей системе охраны правопорядка? Или для этого потребуется кардинальное изменение всей струк­туры и принципов работы таких органов?

- Президент России Дмитрий Анатольевич Медведев недавно опубликовал статью, в которой выразил свою позицию по этому вопросу: другой милиции и других милиционеров у нас не будет. В связи с этим я считаю, что, во-первых, это возможно, а во-вторых, необходимо выстроить эффективную систему противодействия кор­рупции с теми структурами, с той прокуратурой, стой милицией, с теми сотрудниками ФСБ, с теми чиновника­ми, которые есть сейчас. Но для этого после такого гром­кого и ясного А, которое сказал наш Президент, я как законодатель считаю, что нужно говорить Б, В и т.д.

Постараюсь объяснить, что именно я имею в виду. Например, существует норма, которая обязывает чиновника подавать декларацию о доходах на себя, на супруга и почему-то на несовершеннолетнего ребенка. Она, как мне представляется, должна быть дополнена нормой о том, что такую декларацию должны подавать все ближайшие родственники чиновника — мать, отец, братья, сестры и совершеннолетние дети.

Также необходимо самым активным образом возвра­щать институт конфискации имущества в Уголовный кодекс.

Я считаю, что за коррупционные действия по­мимо очень значительного реального (а не условного) срока наказания обязательно должна быть введена конфискация имущества.

Понимаю, что говорю очень радикальные вещи, может быть, звучащие странно из уст юриста, выпускника юрфака СПбГУ, но конфискация должна касаться не только коррупционера, но и всех его ближайших род­ственников. Мы должны создать «обратную круговую поруку», чтобы семья, делегирующая своего предста­вителя в органы государственной власти, несла за него ответственность и давала наказ — работай чест­но, работай за зарплату (явно не самую маленькую в нашей стране!), но имей в виду, что если «шаг влево, шаг вправо», то все незаконно нажитое отнимут и у тебя, и у нас.

Умнее, вернее и рациональнее метода «кнута и пряни­ка» для достижения любых целей с начала человече­ской цивилизации никто не придумал. Должен быть «пряник» — это престиж, выраженный в том числе и в достойной оплате работы на государственной служ­бе, и определенный социальный пакет. И в то же время должен быть очень жесткий «кнут»: шаг влево или вправо — тюрьма и конфискация имущества, а также обязательный запрет после этого осуждения занимать какую-либо должность, даже самую незначительную, в органах государственной власти. Эти способы борьбы с коррупцией, я полагаю, вполне осуществимы.

— Каким Вы видите механизм проверки законо­проектов на коррупциогенность? Планируется ли создание в Совете Федерации специального коми­тета или подразделения, которое могло бы зани­маться такой экспертизой?

—  Не так давно мы избрали нового заместителя Предсе­дателя Совета Федерации — это Юрий Леонидович Воробьев, Герой России, в прошлом — первый замести­тель министра по чрезвычайным ситуациям. Эта долж­ность введена дополнительно именно для того, чтобы один из заместителей Председателя курировал всю законодательную работу по противодействию коррупции. У нас уже составлен план такой работы, мы разрабаты­ваем методологию проверки на коррупциогенность тех или иных законов и вообще любых нормативных актов.

Прежде всего, как только я вижу в любом законе норму, которая отсылает к другому закону, а тем более к акту, издаваемому тем или иным орга­ном исполнительной власти, то здесь, образно го­воря, нужно включать красный сигнал и сирену: «Опасно! Коррупция!» Потому что закон должен быть исчерпывающим, прямого действия, и у чи­новника никогда не должно быть никаких вари­антов — поступить так или эдак, сделать это-сегодня или завтра. Когда такая возможность появляется, к сожалению, появляется и искус.

А многие просто это используют, чтобы сказать проси­телю или человеку, который ждет решения того или иного вопроса: «Вас много, а я один. Я могу это сде­лать через год, а могу завтра. Могу сделать красиво, а могу как всегда».

Поэтому при анализе на коррупциогенность надо смо­треть, какие нормы закона могут привести, даже в отсутствие отсылочных норм, к неоднозначному тол­кованию, наделению чрезмерными полномочиями и слишком большим люфтом в вариантах принятия решения тех или иных госструктур или чиновников. Иногда нормы гипотетически могут создавать предпо­сылки для возникновения коррупции даже за счет дей­ствий не чиновников, а каких-то третьих лиц. Напри­мер, как только было установлено, что на основании ЕГЭ льготами при зачислении пользуется определен­ная категория граждан, вдруг образовалось огромное количество инвалидов, льготников, и легко можно предположить, что многие из них получили заветные-справки небескорыстно. То есть данная норма закона явно способствует возникновению коррупции. Поэтому анализ должен быть многогранным, многофакторным.

—  На сайтах арбитражных судов по инициативе Председателя ВАС РФ Антона Александровича Иванова публикуются обращения граждан, посту­пающие на имя председателя суда и содержащие просьбы «взять на особый контроль», «обратить внимание» на конкретные дела. Определенная часть таких обращений написана представителями российского парламента. Планируете ли Вы как Председатель Совета Федерации предпринимать какие-либо меры в том случае, если подобные обращения будут поступать в суды от сенаторов?

—  Безусловно, если мне станет известно о чем-то подобном, то как минимум произойдет серьезный прин­ципиальный разговор, который начнется с вопросов «Зачем Вы это сделали?» и «Чем руководствовались, когда вольно или невольно оказывали давление на суд?».

Честно говоря, когда я узнал, что Антон Александро­вич принял такое решение, я мысленно зааплодиро­вал. Он очень просто сказал: все письма, которые будут поступать в мой адрес, будут вывешиваться на моем сайте. Я нисколько не сомневаюсь, что количест­во писем уменьшилось в разы. Но самое интересное, что этим он оказал огромную услугу многим чиновни­кам, потому что, если ко мне кто-то обращается с про­сьбой подписать какое-то подобное письмо, я говорю, что этого делать не буду: мне ведь не нужно, чтобы оно висело в Интернете и были основания полагать, что раз Миронов обращается по поводу такой-то фирмы, значит, он в чем-то заинтересован. Я никогда не подписывал таких писем, а сейчас, не сомневаюсь, и у многих моих коллег появилась возможность или повод отказывать просителям. Я считаю, что это очень хорошее и правильное начинание.

— Как Вы относитесь к идее создания «цитаделей правосудия» и изменению территориальной под­судности по делам террористического и экстре­мистского характера?

— Отношусь прагматично. Не от хорошей жизни мы вынуждены идти на такой шаг. Наверняка читателям журнала известен факт, что в том же Беслане, где были захвачены заложники в начале сентября 2004 года, несколько террористов были потом при­влечены к суду, но по решению присяжных заседате­лей отпущены из зала суда и продолжили свое кро­вавое дело. В этой связи я полагаю, что, наверное, это некая экзотика с точки зрения общего понимания права и судебной практики, но в настоящий момент это вынужденная мера, и я ее поддерживаю.

—  Вы считаете, что это временная мера?

—  Хотя у нас есть пословица «Нет ничего более посто­янного, чем временное», на самом деле я бы считал возможным и необходимым рассматривать это именно как временную меру.

—  Категории дел, подведомственных суду присяж­ных, продолжают сокращаться. Как Вы полагаете, оправдало ли себя возрождение подобного инсти­тута в российской судебной системе?

—  Безусловно, он себя оправдал. Мы помним даже не только из работ таких выдающихся юристов, как А.Ф. Кони, но и из совершенно других источников, какие примеры гражданской позиции являли суды при­сяжных в нашей стране до революции. Безусловно, этот институт нужен и очень важен.

Право обвиняемого по определенным статьям требовать рассмотрения дела с участием суда присяжных заседателей защищает право чело­века на жизнь, свободу перемещения и право на защиту в суде.

Те вынужденные решения, которые принимаются при­сяжными в некоторых наших республиках по отдель­ным делам, касающимся террористической деятель­ности, бандитизма, заставляют вносить поправки для изменения подсудности, чтобы такие дела рассматри­вались в других регионах, и не обязательно только в Москве и Петербурге. Когда мы видим, что в некото­рых субъектах Федерации чуть ли не каждый день уби­вают милиционеров, прокуроров, представителей вла­сти, то вполне естественно, что суд присяжных там будет неэффективен — люди просто боятся быть при­сяжными, боятся выносить справедливые и правиль­ные приговоры.

—  Как Вы считаете, могут ли в социуме наступить такие изменения, что в России понадобится отме­на моратория на смертную казнь?

Это будет очень трудно сделать в обозримом буду­щем. Люди не понимают, почему нелюди, изверги, кото­рые покусились на святое — на жизнь человека, должны жить? Я как принципиальный противник смертной казни понимаю, что мое мнение, мягко говоря, непопу­лярно, но я всегда добавляю одну простую вещь.

Я считаю, что те статьи УК РФ, которыми еще предусмотрена смертная казнь, должны быть из­менены — за предусмотренные ими преступле­ния человек должен наказываться лишением свободы пожизненно без права помилования и досрочного освобождения. Причем отбывать на­казание он должен в тюрьме строгого режима, а не в лагере или колонии.

Почему я считаю, что в нашей стране смертная казнь не должна применяться? Главное — это даже не часто приводимое общефилософское утверждение о том, что не нами дано и не нам отнимать, а то, что у нас очень часто были и есть сегодня судебные ошибки. Казнить человека, который признал вину, который раскаялся, а потом выяснить, что он сделал эти при­знания под нажимом, и спустя некоторое время найти истинных убийц... Если же он сидит в камере как осуж­денный, а потом будет выяснено, что он невиновен, то, конечно, никто не вернет ему потраченные годы, но по крайней мере человек не будет лишен жизни. Эффек­тивна будет именно мера пожизненного заключения без права помилования и досрочного освобождения.

—  Законодательство в настоящее время меняется весьма быстро, при этом нередки случаи, когда вносятся изменения в только что принятые и не успевшие вступить в силу нормативные акты. Как Вы считаете, чем вызвана такая ситуация? В одном интервью Вы сказали, что сделать качест­венный закон — это очень сложная работа. Что для этого нужно?

—  Прежде всего нужен план законотворческой рабо­ты, мы давно об этом говорим. Мы в Совете Федера­ции уже несколько лет готовим ежегодный доклад о состоянии законодательства в России. И в этих докладах (а их уже было пять) мы повторяем одну и ту же идею — необходимо переходить к плановой законотворческой работе. Чтобы всегда существовал план на год, на 3, на 5, на 10 лет. К сожалению, то, о чем вы говорите, — это наши реалии. Ведь еще толь­ко закон дошел до Совета Федерации, мы его еще не утвердили, а в него уже готовятся поправки, потом вносится  поправка к  поправке!   К сожалению, тот законодательный конвейер, в котором работает Госу­дарственная Дума, зачастую не позволяет рассмот­реть закон со всех сторон, посмотреть, нет ли внут­ренних противоречий, не противоречит ли он другим законам. У Совета Федерации такое время есть. Еще Жорж Клемансо говорил, что сенат — это время на размышление, и мы по максимуму используем эту возможность. Теперь на стадии внесения закона мы тут же даем со стороны профильного комитета заключение на его концепцию, и если Дума соглаша­ется скорректировать ее, то дальше законопроект движется с понятной и принятой нами концепцией. Если же Дума ее не меняет, то мы честно предупреж­даем, что, даже если они примут те или иные поправ­ки, Совет Федерации скорее всего наложит вето на этот закон. Поскольку сейчас мы работаем с законо­проектом с самого начала, то, когда он доходит до Совета Федерации, он прекрасно нам известен, мы знаем его плюсы и минусы и поэтому осознанно, не торопясь, принимаем то или иное решение.

Лоскутность, попытки поправками править тот или иной закон вместо того, чтобы взять и не то­ропясь подготовить новую редакцию, — это след­ствие не очень организованной работы, в том числе по цепочке Правительство — Дума — Совет Федерации.

Очень сложные, противоречивые законопроекты, которые готовит Правительство, — а ведь внутри него идет лоббирование (в хорошем смысле) тех или иных позиций, — поступают в Думу, и через депутатов Думы опять начинается лоббирование поправок. А потом уже закон в этом виде — некоторые поправ­ки сняли, что-то привнесли, — поступает к нам на рас­смотрение. Тут кто-то, допустим, министерство, по мнению которого в законе неправильно что-то сдела­но, подготовило поправку, добилось ее принятия к рас­смотрению, а другой субъект законодательной инициа­тивы, увидев эту поправку, добавляет еще одну, и т.д.

Если мы посмотрим на процентное соотношение став­ших законами законодательных инициатив, которые были внесены Правительством, депутатами Думы, Пре­зидентом, субъектами Федерации, Советом Федера­ции, то на первом месте со значительным отрывом будут законопроекты, инициированные Правитель­ством. На всякий случай я напомню положение Консти­туции о том, что у нас ветви власти самостоятельны и

независимы друг от друга, и исполнительная власть должна исполнять законы, а законодательная — их писать. На практике же получается достаточно интерес­ная картина. Исполнительная власть в лице Правитель­ства сама готовит законы, успешно используя фракцию большинства, проводит их через Думу, потом сама же их исполняет. В период укрепления вертикали власти, когда после 1990-х годов у нас было такое лоскутное правовое поле, нужно было оперативно исправлять ситуацию, и, видимо, такая большая законотворческая работа Правительства была оправдана. Сейчас мы счи­таем, что в основном законы должны готовиться в Федеральном Собрании и региональных парламентах. Но было бы еще лучше, если бы весь законотворческий процесс основывался на планировании законотворче­ской и государственной работы. Государственно-зако­нотворческий план должен утверждаться точно так же, как те или иные бюджетные послания. Пока это наши надежды, предложения. Реалии же таковы, что сейчас законотворческий процесс получается очень дерганым, очень часто мы вносим поправки в законы.

— Какими качествами, по Вашему мнению, должен обладать парламентарий? Нужны ли ему специаль­ ные юридические познания?

—   Есть такое понятие — условие необходимое, но недостаточное. Я бы сказал, что юридические зна­ния, во-первых, недостаточны, а, во-вторых, в конеч­ном итоге необязательны. Почему? Дело в том, что в палате Совета Федерации работают люди с разным образованием и самым разным жизненным опытом. У нас есть бывший Председатель Правительства Н.И. Рыжков, есть бывший первый вице-премьер В.А. Густов, бывшие министры самых разных направ­лений — от силовиков до экономического блока. Есть бывшие губернаторы, есть бывшие председатели законодательных собраний, определенная прослойка бизнесменов, есть юристы (около 40 человек), много экономистов — и каждый привносит что-то свое. Допу­стим, специалист в нефтехимии, как, например, В.К. Гусев, когда рассматриваются специализирован­ные законы или регламенты, — как рыба в воде, пони­мает всю терминологию, специфику. Если речь идет о финансах, то у нас есть Е.В. Бушмин, много других специалистов. Когда к нам пришел В.А. Попов, адми­рал флота, бывший командующий Северным флотом, то по его предложению и идее мы создали Комиссию по национальной морской политике, и эта Комиссия, как ни парадоксально, оказалась единственным орга­ном федеральной власти, пускай законодательной, которая координировала многочисленные, порой про­тиворечивые интересы и деятельность гражданского, военно-морского флота, гидрогеологии, гидрографии, портового, рыбного хозяйств. Все они занимались каждый своим направлением, и не было площадки, на которой они могли бы согласовывать свои позиции. Теперь эта Комиссия очень авторитетна, ее можно назвать третейским судом: взгляды на те или иные предложения спокойно и объективно рассматриваются с очень широким представительством, гласно, публич­но. Таких примеров масса.

Кроме того, парламентарий должен всегда помнить, что он не только власть законодательная, но и пред­ставительная: он представляет избирателей, народ. Поэтому обязательным условием для него являются встречи с избирателями, отчеты перед ними. Это еще одно важное требование к члену парламента помимо того, что он должен быть профи как законодатель.

—  Государственная Дума часто подвергается кри­тике за то, что депутаты с помощью технических средств голосуют за своих отсутствующих коллег, а отдельные законодатели практически не появ­ляются на заседаниях. Имеют ли место подобные явления в Совете Федерации и если имеют, то как с ними борются?

—  В Совете Федерации дело обстоит лучше по одной простой причине — потому что нас меньше, не 450 человек, а 186. Мы ввели в свой регламент норму о том, что каждый голосует только за себя, у нас нет так называемой игры на рояле — когда бегают и голосуют за других. Как правило, все воспитаны так, что если по какой-то причине нужно уехать в команди­ровку или куда-то вызвали, то человек, уходя, выни­мает ключ. Я семь лет председательствую, за это время никак не больше десяти раз кто-то писал заяв­ление: «Прошу считать мой голос...» Кто-то непра­вильно нажал кнопку, ошибся, — это буквально эпизо­дические случаи. В конце заседания, когда играет гимн и мои коллеги встают, я иногда вижу, что ряды поредели, но не так заметно, как это часто бывает в Госдуме, где не то что ряды редеют, а в целых сек­торах сидит по 2—3 депутата. Мои коллеги всегда ста­раются работать до конца пленарного заседания.