Недавняя отставка Дмитрия Ливанова дала основания ожидать перемен в сфере образования.
О том, что может и должно измениться, о роли учителя и о своей школе накануне 1 сентября рассказал лидер «Справедливой России» Сергей Миронов, один из самых активных критиков образовательных реформ последних лет.
«Школьная отчетность не нужна даже чиновникам, которые это придумали»
– Вы добивались отставки Ливанова много лет. Какой была ваша первая реакция на это?
– Через пять минут после того, как увидел бегущую строку на канале «Россия 24», я выложил в твиттер сообщение: «Свершилось! Вредитель образования Ливанов отправлен в отставку! Новый министр, надеюсь, не повторит его ошибок». Помню это наизусть. Да, я лично, моя партия добивались отставки Ливанова, делали это публично, критиковали его персонально, будучи убежденными, что он нанес очень большой вред российской системе образования. И науке – я имею в виду реформирование РАН. Новый министр – педагог по образованию, знает ситуацию изнутри. Надеюсь, она начнет менять ситуацию.
– Новый министр Ольга Васильева уже высказалась насчет ЕГЭ, против которого вы выступали и при Ливанове, и ранее, при Фурсенко: отменять его никто не собирается, разве что реформировать.
– Ну кто бы сомневался! Однако вода камень точит. Я почему-то уверен, что она не станет собирать подготовленных директоров и преподавателей, которые хором будут петь в ухо, как прекрасна система ЕГЭ. Послушает всех.
– А что вы предлагаете сделать с ЕГЭ?
– Отменить и вернуться к классической, прежней системе образования, ставшей одной из лучших в мире. Кстати, это одно из требований нашей акции, обращенной к правительству, «Делай или уходи!» – вернуть доступное и бесплатное образование. За время ЕГЭ наших детей отучили думать – их годами натаскивали на сдачу «угадаек». И все же мы видим: ЕГЭ постепенно меняют. Да потому что уже нельзя не замечать упавший уровень подготовки выпускников школ! Что нам всем говорили сначала? Что единый экзамен поможет оценить уровень школы, убрать коррупцию, сосредоточиться детям на ключевых предметах и т.д. Сейчас из плюсов озвучивают уже только один: дети из глубинки на основе ЕГЭ могут поступать в столичные вузы. Все остальное уже не плюсы: коррупция никуда не делась, про уровень школы забыли.
– Опять перемены? Свежий опрос ВЦИОМа показал, что, по мнению 7 процентов россиян, учителям мешают работать именно частые реформы.
– Если реформой будет освобождение учителей от отчетности, уверен, им это только поможет. У меня сын перешел в 5-й класс. Учительница, у которой 35 таких гавриков, после каждого урока должна поставить отметки в электронный журнал, в бумажный и еще оценить каждого ученика по таким критериям, как «активность на уроке», «включенность» и так далее. Сидит она, бедная, на переменке и занимается вот этим вместо того, чтобы пообщаться с детьми или хотя бы отдохнуть. Ну дурь, это же никому не нужно, даже чиновнику, который это придумал. Давайте освободим! Пусть учитель – учит. Пусть он дает знания. А еще не грех, чтобы воспитывал. Но когда?
«Выпускникам все равно, где учиться – лишь бы на бюджете»
– Но благодаря ЕГЭ детям из регионов действительно стало проще поступать в столичные вузы. Не будет его – значит, кто-то не сможет добраться до Москвы, чтобы сдать экзамены...
– Вот разумная альтернатива. В каждом областном городе из преподавателей местных вузов формируется комиссия по конкретным предметам. Она собирается по необходимости и принимает у любого желающего экзамены только по одному предмету – устно или письменно. Задача этой комиссии – просто оценить готовность к получению высшего образования, а куда уж я понесу результат, знаю только я. Допустим, я живу в Магадане, а хочу в Санкт-Петербургский горный университет. Мне надо сдать химию, математику, сочинение по русскому языку. В разных комиссиях я все это сдаю, получаю три сертификата, отправляю их в вуз. Если набираю проходной балл, поступаю, нет – значит, нет. Все это можно сделать и без ЕГЭ. А то ведь трясут бедных детей, прессуют, рапортуют, как еще ужесточили процедуру, и сами этому радуются. Кроме того, понимая, что сразу ЕГЭ не отменят, мы предлагаем сделать его сдачу добровольной. Вот у нас, допустим, в вузе 100 бюджетных мест – делим пополам: 50 для поступающих на основе ЕГЭ, 50 – для тех, кто хочет сдавать классические экзамены, когда преподаватели сразу видят нацеленность человека на конкретную специальность. У нас же сегодня сразу в пять вузов отправляют документы.
– А что в этом плохого? Раньше так же было – подавали документы в 2–3 профильных вуза сразу.
– Плохо то, что 90 процентам выпускников школы все равно, где учиться, лишь бы на бюджетном месте. Я мечтал быть геологом и ни в какой другой институт, кроме Ленинградского горного, никогда бы не пошел. Поступил с первого раза. Когда пришел из армии, даже среднего образования не имел – учился сначала в вечерней школе. Сейчас тоже есть молодые люди, которые не хотят куда-то – хотят в конкретный вуз. И так получается, что их места зачастую заняты теми, у кого хороший балл по ЕГЭ, но кому плевать – хоть химиком, хоть геологом, лишь бы на бюджет.
– У вас активная позиция против укрупнения и ликвидации вузов. Но ведь некоторые непонятно зачем существуют, там даже за деньги не учат ничему.
– Помню, как МГРИ (МГРИ-РГГРУ, Российский государственный геологоразведочный университет имени Серго Орджоникидзе. – Ред.) хотели объединить с РУДН. Гениально! Рассуждали, видимо, так: там готовят геологов, а тут филологов. Геолог, когда молотком по пальцу ударит, начнет выражаться приличнее. Я включился в эту историю и было решено все-таки объединить МГРИ с РГУ нефти и газа им. Губкина – хоть профиль один. Что касается ликвидации: вот есть городок на 150 тысяч населения, в котором один вуз. Он старый, с историей, но в истории новейшей захирел. Его ликвидируют. Что получится? Выпускники в этом городке останутся без возможности получить высшее образование. Уехать в соседний город смогут не все, потому что там надо снимать комнату, а не на что. А если как-то иначе? Не закрывать, а приподнять, помочь, дать финансирование – в экономике это называется санацией. У меня есть полное ощущение, что зачастую и закрытие, и укрупнение преследуют только две цели: первая – уменьшение финансирования, вторая – освобождение здания, в котором можно очередной отельчик забабахать. Ни то, ни другое к образованию отношения не имеет.
– Вы горячий критик и Болонского процесса. Почему?
– Не просто критик, принципиальный противник. Ну какой геолог-разведчик из бакалавра? Это недоучка. Есть пятилетнее классическое инженерное образование. Я, например, горный инженер и геофизик. Это 5 лет с практикой, причем работать я был готов уже на последнем курсе. А сейчас бакалавр – никто.
– Пусть доучится до магистра и будет «кто». В чем проблема?
– У нас в Конституции записано, что каждый гражданин РФ бесплатно может получить высшее образование. Замечательно, правда? Сейчас вы приходите в вуз после школы, рассчитывая на бюджетное место. По вашей специальности четыре группы бюджета и одна платная. Вы получаете диплом бакалавра и хотите учиться дальше. Но дальше – зеркальная картина: одна группа магистратуры – бюджетная, четыре – платные. Не мытьем, так катаньем людей заставляют платить, потому что большинству все-таки нужен диплом магистра. Кстати, персональная вина Ливанова еще и в том, что было введено понятие «образовательная услуга». У нас теперь не образование и воспитание, а услуга. А раз она услуга, за нее что нужно делать? Пла-тить.
«Помыкается такой идейный и пойдет в бизнес»
– У вас большая почта, в ней есть письма учителей?
– Конечно.
– О чем пишут?
– Пишут, что ради средней зарплаты приходится выполнять двойную нагрузку. Старая гвардия пишет, что уже 10 лет должна быть на пенсии, но не уйти, потому что больше конкретный предмет некому преподавать – молодежи нет. Представьте выпускника пединститута: если он будет работать на ставку, получит 12,5 тысяч рублей в месяц. А это молодой человек, которому нужно не только есть, но еще и одеваться. Чтобы получать 35 тысяч, он должен забыть, что он молодой, и сутками заполнять циркуляры. Полгода-год он, идейный такой, помыкается, и все – до свидания, я пошел.
– В бизнес.
– В бизнес, как советует наш замечательный премьер. Учителя пишут о системе, когда директор – царь и бог и все от него зависят. Пишут о вредности ЕГЭ. Пишут, что нет возможности детей научить учиться. Пишут предметники, что из-за ЕГЭ в школе все внимание – математике и русскому языку, а остальное непонятно зачем. И дети это понимают. Какая там биология, какая химия, какие Толстой с Грибоедовым! Им это не нужно. Потом в разговоре с молодым человеком говоришь: «А судьи кто?» Он на тебя смотрит непонимающе: «При чем тут судебная система?»
– Ваш сын учится в частной школе?
– В государственной гимназии №1529 города Москвы. Я хорошо знаю ее директора Марину Анатольевну Соловьеву и вижу, как ее коллективу тяжело, но как она старается сохранять традиции. Там в середине года у младших классов был фестиваль: каждый класс представлял танцами, песнями, какими-то слайдами определенную страну – существующую или из прошлого. Класс сына показывал античную Грецию. Ванька у меня был богом кузницы Гефестом. Слушайте, ну это так красиво! Полный зал родителей! И я, как отец, понимаю: в этой гимназии есть кое-что еще, кроме подготовки к ЕГЭ и заполнения циркуляров, – есть традиции, есть внеклассная работа.
– А так называемые взносы там есть?
– По-моему, за полугодие мы собирали через родительский комитет 5 тысяч рублей на мелкие нужды – больше ничего не платили.
– Замечаете ли вы, что собирать сына в школу с каждым годом все дороже?
– Конечно. Ранец... Я по старинке ранцем его называю, хотя сын говорит: «Папа, ну какой это ранец, это рюкзак!» Так вот рюкзак за год превратился непонятно во что – купи новый. За лето сын вымахал – плюс спортивная форма, школьная. Хотя в его гимназии, к счастью, ничего специального не требуют: просто темный низ и светлая рубашка. Одного-то собрать влетает в копеечку, а если четверо-пятеро? У меня в почте есть письма от многодетных семей с просьбами помочь.
– Как на них реагируете?
– Понятно, что всем не поможешь и лучше бы мне как законодателю такие законы принимать, чтобы зарплаты повышались, чтобы детские пособия были больше и чтобы не приходилось такие письма писать. Стараюсь, что-то получается пробивать. Но большинство наших законов «для людей» застревает на барьере «Единая Россия», потому что у них большинство в Госдуме.
– Так что с просьбами о помощи?
– У меня есть подшефные. Еще 20 лет назад, став депутатом Заксобрания в Петербурге, я начал часть зарплаты посылать людям – кому 5 тысяч, кому 3, кому 10. Сердце рвется, хочется помочь всем, печатного станка, к сожалению, нет, но всегда помогаю через свои депутатские полномочия добиться справедливости, отстоять права, в том числе учителей. Знаете, есть такая притча: мальчик идет по берегу моря, на который штормом выбросило много морских звезд. Он идет и по одной кидает их в море. Навстречу – взрослый дядя: «Мальчик, тут миллионы звезд. Ты все не спасешь». Мальчик посмотрел на него, поднял очередную звезду, бросил в воду и отвечает: «Ну этой-то я помог». Если не получается, как говорят юристы, помочь неограниченному кругу лиц – хотя бы так.
«Она была нашей мамой»
– Вы помните своих школьных учителей? Кто преподавал, например, математику?
– Конечно. Учителем математики у нас была Марфа Филипповна Тимошенко. Фронтовичка, курила «Беломор», причем так мяла его по-солдатски. У нее была привычка: мы сидим в классе, шумим, вдруг распахивается дверь и оттуда вылетает ее портфель. Марфу не видно. Портфель летит и падает точно на ее стол – она никогда не промахивалась.
– Русский язык и литература?
– Алла Константиновна Неклюдова. Благодаря этому учителю я люблю классику и постоянно к ней возвращаюсь. Недавно, например, перечитал «Евгения Онегина» с огромным удовольствием – гораздо большим, чем в школьные годы, когда мало что понимал. Помню, в 7 классе Анна Константиновна повезла нас в Русский музей. А я – хулиган из простой семьи, в отличие от одноклассников, детей офицеров. Наш микрорайон София в Пушкине – самый хулиганский, мы все росли на улице. И вот в музее нас проводят в первый зал, откуда начинается экскурсия: там XVIII век, портреты. Я смотрю по сторонам: «О, Рокотов! О, Левицкий!» У учительницы огромные глаза! Мальчики ничего не понимают, девочки смотрят заинтересовано. А знал я это благодаря моей сестре Марине. Она коллекционировала репродукции: в те годы в «Юности», в «Огоньке» печатали репродукции картин, продавали наборы открыток. Маринка их вставляла в специальные альбомы. Мне было лет 10, когда она мне сказала: «Сережка, хочешь заработать 15 копеек на мороженое?» Ну кто ж не хочет! «Вот альбом: тут картины, а на обороте – название и художник. Просмотри, а потом я тебе пять покажу – если назовешь художника и картину, дам 15 копеек». Так я все и выучил. В другой раз она мне, шалопаю, подкинула книжку «Азбука вежливости от А до Я»: как пользоваться приборами, как пальто девочке подать, как помочь выйти из автобуса... Прочитал, пришел в школу. После занятий все идут в гардероб, тут я: «Стоп! Девчонки — в очередь!» Снимаю пальто и каждой подаю. Мальчишки могли бы в принципе что-то обидное сказать, но мне-то никто не мог. Сестра моя меня воспитала. Так получилось, что отец от нас ушел, мама снова вышла замуж, они с мужем стали жить отдельно. Мне тогда было 13, а Маринке — 18. Мы с ней жили вдвоем.
– Кто она была по профессии?
– Химик, занималась искусственной кровью. И это, кстати, тоже история об учителях. Мы с Маринкой жили в коммуналке, наша соседка Нина Дмитриевна была преподавательницей химии в вузе. И это определило судьбу моей сестры. А мою во многом определила Ираида Сергеевна Пронина, наша классная мама.
– Мама?
– Да, именно так. Она была нашей первой учительницей, классным руководителем и нашей мамой. Я помню нашу первую встречу. Она тогда сказала: «Давайте, дети, каждый встанет, назовет себя и скажет, кем он мечтает стать». Встает Саша Панферов и говорит: «Я мечтаю стать военным». Саша стал в итоге генералом ФСБ. Встает Галя Гречанникова: «Я мечтаю стать учительницей». Она действительно учительница начальных классов. А когда дошла очередь до меня, я встал и говорю: «Я Сережа Миронов, я буду геологом». Не мечтаю, а буду. Ираида Сергеевна потом рассказывала, что удивилась и запомнила это. Она нас учила первые два класса, а потом ушла, потому что появилась наконец-то вакансия историка – она была историком. И два года она умоляла директора не давать ей классное руководство, потому что ждала нас. С ней мы и закончили школу. Тому, что я сегодня сижу в этом кабинете (в Госдуме. – Ред.), есть две причины. Первая – это, увы, тот факт, что геология рухнула вместе с СССР и мне пришлось все в жизни менять. А вторая – это заслуга Ираиды Сергеевны. У меня были потрясающие учителя и невероятно дружный класс, который, собственно, таковым и остается, потому что мы до сих пор встречаемся дважды в год.
– Почему дважды?
– Одна встреча традиционно была у нас 23 февраля – мы собирались дома у одноклассника Саши Офицерова, который был офицером. Саша, к сожалению, умер три года назад. И мы решили встречаться между 23 февраля и 8 марта – девчонки поздравляют нас, а мы их. Вторая встреча – 8 сентября, в день рождения Ираиды Сергеевны. По традиции мы собираемся в Пушкине, идем на Казанское кладбище, где она похоронена.
– В этот раз поедете?
– Из-за выборов, к сожалению, пропущу. Но весной предстоящая работа в Госдуме, куда «Справедливая Россия» пройдет обязательно, уже не помешает мне встретиться с одноклассниками.